Кэмерон Диаз «Я охотно смеюсь над собой»

Ей сопутствует удача. Ее сопровождает слава. Она принимает как должное богатство. Она любит любовь и смеется смешному… Встреча с Кэмерон Диаз, которой никогда не приходило в голову бороться, настаивать и конфликтовать.

У нее самая открытая улыбка, самый ясный взгляд самых прозрачных глаз. У нее самый заливистый смех и самые длинные на свете ноги. Она самая-самая – это видно издалека.

Во всяком случае, это видно от стоек регистрации аэропорта Ла Гвардия, где я стою. Потому что она приближается ко мне, стараясь не задеть своим чемоданом на колесиках багаж других пассажиров. «Привет, дамы!» – адресуется она работницам пункта проверки багажа, и она явно единственная из «пассажиропотока», кто приветствует их искренне. Строгие дамы смотрят на нее с удивлением, сменяющимся изумлением. В конце концов, «Все без ума от Мэри» – этот фильм с Диаз в главной и невероятно смешной роли видели все, и все без ума от Диаз именно с момента выхода этого фильма. А тут она сама, да еще и сама же везет свой чемодан на колесиках. И без пояснений понимает мой недоумевающий взгляд: «Ну естественно, без охраны. Зачем она? Я взрослая девочка и могу разрулить любую ситуацию».

Это она решила, что будет удобно встретиться здесь, в аэропорту. «Мне надо домой, в Лос-Анджелес, лететь. Могу приехать в аэропорт заранее, там и поговорим», – предлагает она по телефону. Преданная калифорнийка, Диаз недавно купила квартиру в Нью-Йорке, на Манхэттене. «Лос-Анджелес – город-вольер. Ты в нем будто специально выставлен на обозрение. Там нельзя поднимать глаза: встретишься с кем-нибудь взглядом – и уже обречен остаток дня провести за раздачей автографов. А в Нью-Йорке не надо горбиться и можно встречаться глазами с прохожими, что гораздо больше по мне. Я имею в виду – смотреть в глаза».

С этим мы и отправляемся в аэропортовский Starbucks, где девушка на стойке ведет себя как истинная жительница Нью-Йорка, у которой есть дела поважнее, чем звезд разглядывать. Посмотрев на Диаз пристально, переспрашивает: «Итак, мокко с карамелью?» В смысле: разве звезды имеют право на сахар? Но Кэмерон Диаз имеет право на все.

Psychologies: Кэмерон, каково это – нравиться всем? Мужчины стремятся быть любимыми вами, женщины – дружить с вами, режиссеры – снимать вас, продюсеры – подписать контракт... Чего это стоит?

Кэмерон Диаз: Мне? Ничего! Я просто живу – не настаиваю на своем, не прокладываю свою трассу. Живу без борьбы. Мне кажется, это из детства, из нашей семьи. У нас никто не боролся – ни с жизнью, ни друг с другом. Родители прожили вместе больше 30 лет, и мы с сестрой никогда не видели их борьбы за семейное лидерство. Оба работали, но всегда находили время и для нас. Самое грубое, что сказал мне папа за все эти годы: «Убью, если не будешь говорить, каким журналам даешь интервью и в каких передачах выступаешь». Это когда я сыграла в своем первом фильме, в «Маске», и мною как-то заинтересовались. И я сообщала, а он впоследствии ни разу не пожаловался, что от меня уже продыху нет в масс-медиа! Мои родители – очень прямые, но деликатные люди. У каждого в нашей семье было свое мнение по всякому поводу, и каждый точно знал, что его мнение интересует остальных. Поэтому все высказывались открыто, никто ничего в себе не таил, и затаенное не бродило в нем, чтобы выплеснуться потом в виде скандала. Я и ссор-то в нашей семье не помню. Чем бы мы ни увлекались, родители считали, что это правильно, что нужно и это попробовать. Я так и живу – по принципу «сожалеть надо не о том, что сделано, а о том, что не сделано». А если выбрать генеральную линию моих желаний, то я хочу жить полной жизнью и заставлять людей смеяться. Я не хочу бороться, я хочу, чтобы всем – и мне в том числе – было со мной весело. Да, я хочу, чтобы мне было весело со мной. Это главное. А разве человеку может быть весело с самим собой, если он постоянно идет в атаку или «удерживает высоту»? Или если он ломится в закрытые двери? По моей логике, в закрытые двери не стоит ломиться, надо открывать те двери, которые уже приоткрыты для тебя. Они ведь только твои.

Но ведь мир кино – это конкуренция, борьба за роли, за внимание тех, кто принимает решения…

Да не вижу я тут борьбы! Если на роль кроме меня пробуются еще десять актрис, то конкуренция – только в головах участниц кастинга. Каждая из нас должна так заявить о себе, чтобы ее выбрали. Ведь задача в том, чтобы выбрали тебя, а не в том, чтобы не выбрали других. Я не борюсь за жизненные возможности, я использую предоставляемые мне, и все.

То есть вы не пытаетесь завоевать восхищение окружающих?

Уж чего я не жду, так это восхищения. Наоборот, мне кажется, я довольно комична. Я теряю, опаздываю, разбиваю. Шнурки на ботинках обрываются, когда я шнурую их в панической спешке, щеточкой туши я вечно попадаю в глаз. Нос ломала четыре раза, причем без постороннего участия. О каблуках мне лучше не думать – вывих гарантирован. Что-то мне дано природой, конечно, рост там, худоба, память неплохая. Но я слишком далека от совершенства, слишком. И чувствую это каждую минуту. До сих пор помню свои глупости, даже 15-летней давности. Например, когда меня утвердили на роль в «Маске», я спросила продюсера: «А мои родители где-нибудь увидеть этот ваш фильм смогут?» Ответ был: «Во всех кинотеатрах, Кэмерон». Ну ладно, я блондинка, мне можно, успокаиваю я себя в таких случаях… Странно мне при всех несовершенствах пытаться скрыть, что я смешна и даже глуповата. Нелепа. Я и в кино этого не боюсь. И пусть моя Мэри во «Все без ума от Мэри» использует по ошибке сперму как гель для волос. Ничего, она не более нелепа, чем я. Я охотно смеюсь над собой. Может быть, поэтому от меня ничего особенного и не ждут? И мои минусы автоматически засчитываются в бонусы?

Похоже, вы не боитесь низкой самооценки?

Низкая самооценка – это иногда просто реалистичный взгляд на вещи, разве нет? По-моему, для человека главное – принять себя. Поэтому мне так нравится принцесса Фиона из «Шрэка». Когда она была тонкой красавицей-блондинкой, это было колдовство, морок. Она настоящая – огромная бабища, с общепринятой точки зрения уродка. Но она принимает себя такой, принимает собственное естество. И поэтому сильна, и справедлива, и способна на радикальные решения и действия. Пока она была красавицей, сидела в башне замка и ждала прекрасного принца, которому предписано ее спасти, у меня с ней не было ничего общего. Когда же она сама решила выйти из замка, стала собой настоящей, осознала, что в жизни нет ничего предписанного, она мне стала интересна. Потому что она стала некрасивой, принявшей себя и принимающей собственные решения.

Но все же вы – по внешним хотя бы признакам – скорее принцесса...

Я из тех принцесс, которые не особенно верят в преимущества королевской крови. Когда мы с сестрой были маленькими, нам подарили игрушечный средневековый замок – с кучей кукольных персонажей. Так вот, мы обычно откладывали в сторону принцессу с королевой, а играли с рыцарями на лошадях, служанками в белых передничках и поваром на кухне. Мы просто не понимали, как играть в принцессу, какой тут может быть сценарий. Что тут интересного – сидеть, ничего не делать, ждать, так сказать, обслуживания… Я выросла в слишком демократичной среде. В индустриальном районе с таким выхлопом автотрассы и выбросами завода, что у папы был своего рода ритуал: приходя домой раньше мамы, он сразу принимался вытирать пыль с горизонтальных поверхностей. В нашей школе учились 3,5 тысячи человек разных национальностей и социальных групп. Были дети мексиканских эмигрантов-нелегалов, были русские евреи, поляки, дети из Самоа в саронгах и племенных татуировках, парни в тюрбанах, девчонки в  хиджабах, были африканцы-беженцы, седые в 13 лет… Я была и есть часть этого мира, ведь мой отец кубинец и я, несмотря на блондинистость, всегда была «кубинкой», девчонкой из кубинского комьюнити. Мы с сестрой ездили к папиным родственникам в Майами. Там все вечно крутили сигары и пели, пели! Я до сих пор люблю сигару выкурить, несмотря на мою вообще-то помешанность на здоровом образе жизни. В общем, в детстве я дружила со всеми: со школьными «аристократами» – белыми из семей среднего класса, с эмигрантами, фриками, оторвами, «ботаниками», с теми, кого почему-то презирали. Для меня это нормально – я не лучше и не хуже.

Но после этого вы стартовали в модельном бизнесе, попали в элиту...

Для меня в мире нет элиты! Я живу по горизонтали! Если бы вы не видели мои фото в журналах, я была бы обычной женщиной из Калифорнии, одной из сотен тысяч. Знаете, я до сих пор считаю своим главным талантом умение стоять в очереди. Я не раздражаюсь, не выхожу из себя, я жду. Жду спокойно. Очередь со временем всегда подходит. А то, что я была моделью, так это просто работа. В чем-то замечательная – я смогла путешествовать. Пожить в Париже, в Марокко, целых четыре месяца в Японии. Вообще, сталкиваясь с иным, разительно другим, освобождаешься от своих предрассудков, зацикленности на себе, на своих переживаниях. А иногда дистанцироваться от себя просто необходимо.

У вас такое было?

Когда папа умер, я не знала, как это пережить. И сестра не знала, и мама. И я решила: нам всем надо поехать в Японию. Всем – мне, маме, сестре, ее детям – их четверо, моим теткам и дяде… Ничего уже не могло быть так, как прежде. На папином месте после его ухода остался страшный, зияющий провал. Надо было как-то смириться с тем, что этот провал – отныне и навсегда. Я считала, единственное, что может нас как-то примирить с этим, – это если мы войдем в совершенно другую среду, с другими лицами, отношениями, чужими традициями, неопознаваемыми запахами… Тем более что Япония была первой страной, куда меня папа и отпустил, хотя мне было всего 16 – я получила приглашение работать там моделью, первое серьезное профессиональное приглашение. И это имело для меня огромный смысл: и новое место, и самостоятельность, и папино доверие… После папиной смерти мы были в Токио, в Киото, на Хоккайдо… 

Путешествие вам помогло?

Смириться с тем, что папы нет, я так и не смогла. Но смирилась со своими чувствами. С тем, что мне придется с ними жить.

Как совместилась эта утрата с вашей идеологией радости?

У меня нет такой идеологии, у меня есть такая натура. Я считаю… нет, чувствую, что жизнь – это путешествие, и путешествие радостное. В целом радостное. Иногда бывает и не первым классом, и опасное, и в чем-то болезненное, но оно никогда не зря и в нем нет ничего лишнего. Смерть папы запустила во мне процесс очень глубокой трансформации. Пока не знаю, что во мне меняется. Но что-то чувствую. Какой-то новый для себя пессимизм.

Но выглядите все же оптимисткой!

Скажем так: конец света, думаю, наступит наверняка, вопрос только когда. Примерно так.

Что в вас не меняется?

То, что я не могу в себе преодолеть, да и не считаю нужным. Я не люблю обязательств, не люблю навязанных решений. Хочу всегда выбирать сама. Поэтому и работать мне, если честно, непросто. Мне всегда трудно согласиться окончательно – на какую-то роль в том числе. Мне нужно быть уверенной: это то, чего я действительно хочу, что я могу провести с этим часть жизни, могу быть счастлива тем, что именно так вот сейчас живу.

Вы не думали о том, откуда в вас этот страх обязательств?

Недисциплинированность, избалованность. Избалованность родительской любовью, наверное. Данные мне родителями в детстве гарантии, что они будут любить меня независимо ни от чего. Ну не хочу я быть обязанной! Я люблю испытывать естественную тягу, а не следовать предписанию.

Не потому ли у вас нет собственной семьи?

Брак – умирающий общественный институт. Он самоуверен, посягает на верховенство над чувствами, а значит, обречен. А любовь – ей не свойственна самоуверенность, она как раз в сомнениях. А это куда симпатичнее. Весь мой опыт отношений говорит: в определенный момент жизни ты оказываешься рядом с тем человеком, кто нужен тебе именно в этот момент жизни. И тот же опыт свидетельствует: расставание неизбежно, каждому из нас надо идти дальше, входить в новый период своей судьбы. И мы расстаемся. Для меня тут нет проблемы, травмы. Наоборот, многие чувствуют себя в устоявшихся отношениях как в ловушке, ведь они переросли их. И при этом не знают, как из этой ловушки освободиться, ведь им кажется, что жизнь предполагает верность однажды принятым решениям. Но это не так. Для меня это не так.

Но если один партнер уходит в свой новый период, а другой все еще в том, предыдущем, с ним – разве это не больно?

Больно. Но это означает одно: тот период все же закончился. Прими это, переживи и иди дальше. Я знаю, о чем говорю. Я расставалась с любимыми людьми, с которыми была связана годами. И ни о чем не жалею. К тому же мужчины прекрасны. Трепетные существа, ранимые, романтичные. Не умеют ценить время – жалко их. Ведь время – женская категория, мы-то точно знаем, что, скажем, прошел месяц… Они так отличаются от нас! Я уважаю различия. Они и делают жизнь захватывающей. Мы не можем встать на место друг друга, но можем пытаться узнать друг друга лучше. Стать хоть чуточку ближе.

Что в жизни способно вас взволновать по-настоящему?

Я недавно сыграла в «Моем ангеле-хранителе» Ника Кассаветиса. Играла мать девочки, умирающей от рака, мать, которая пытается спасти своего ребенка всеми способами. А Ник – у него самого больной ребенок, дочка. Врожденный порок сердца. Большую часть жизни она проводит в больницах. И он знает, что это такое – ребенок, который, возможно, обречен… Я решила, что и мне надо это хоть немного почувствовать. Я была в больницах, познакомилась с матерями маленьких онкобольных. Эти женщины идут буквально на все, знают все про каждое лекарство, про каждую процедуру, не отступают при неудаче лечения. Не хочу об этом говорить – начинаю плакать… Несколько сцен фильма снимались в одной из таких больниц, там рядом всегда был один мальчик, Пол, лысый, без ресниц и бровей, как многие дети там… Он умер еще до того, как фильм вышел… Но вот что я там, в этих больницах, наверняка узнала про себя: единственная ситуация, которая стоит борьбы, – опасность, нависшая над тем, кого ты любишь, над твоим ребенком. Других ситуаций для меня, если честно, нет. Эта единственная, в которой даже такой соглашатель, как я, не найдет компромисса.

Вы стали самой высокооплачиваемой актрисой Голливуда, ваша звезда – на Аллее Славы, вы востребованны. Вы довольны таким итогом двух десятилетий жизни и занятий актерством?

Я не подвожу итогов, потому что ничего не планирую и никогда не планировала – ни карьеру, ни доходы, ничего. Гонорары… Да я никогда не работала ради чека. Я всегда занималась тем, чем хотела заниматься в данный момент. Мне нравится естественный ход событий – приятные сюрпризы возможны, когда ты открыт для изменений. У меня, конечно, есть рабочее расписание, но личных планов нет.

Если вы ничего и не планируете, то о чем-то, наверное, мечтаете?

Мечтаю. Чтобы в старости у меня было много-много воспоминаний.